14.10.2021. - ИИ сейчас в странном состоянии

ИИ сейчас в странном состоянии

Иван Оселедец — директор Центра технологий искусственного интеллекта Сколтеха, доктор физико-математических наук. Лауреат Премии президента РФ в области науки и инноваций для молодых ученых за создание прорывных вычислительных технологий решения многомерных задач физики, химии, биологии и анализа данных на основе тензорных разложений. Входит в Совет по науке и образованию при президенте РФ.

Интервью ученого — в проекте ТАСС "Беседы с Иваном Сурвилло".

— Заметил, что вы во время интервью почти не смотрели мне в глаза.

— Когда я вам отвечаю, то смотрю внутрь, потому что пытаюсь внутри себя найти ответ. Пытаюсь сам для себя на ваш вопрос ответить. Смотреть глаза в глаза в этот момент довольно тяжело. Глаза болят после этого.

Про то, чему людям стоит поучиться у ИИ, про перспективность естественных наук и стохастический способ поиска жизненного пути

— Чему людям стоит поучиться у ИИ?

— На самом деле искусственный интеллект сейчас в странном состоянии. Действительно, появились модели GPT — Generative Pre-trained Transformer, которые приучены к большому количеству текста. Это сотни миллиардов параметров. Когда руками с ними играешься — это довольно интересно. У таких моделей уже можно чему-то учиться.

Другой пример — шахматы. Сейчас шахматисты компьютер обыгрывать не могут. Они у него учатся каким-то вещам. Магнус Карлсен рассказывал, как он учится каким-то концепциям у AlphaZero.

Мы сейчас в библиотеке находимся, раньше надо было информацию искать в книгах, а сейчас поисковые системы могут это делать намного быстрее. То есть люди довольно быстро учатся пользоваться теми возможностями, которые им дают новые инструменты, в том числе и искусственный интеллект. Нужно учиться им пользоваться в целом, а не учиться каким-то техникам, как в шахматах.

— Что значит пользоваться?

— Нужно делегировать какую-то часть работы искусственному интеллекту.

Тех же научных статей сейчас такое количество, что ни один ученый в мире не может их все прочитать. А машина может их прочитать и выделить какой-то знаковый компонент. Но для этого ИИ нужно сформулировать текстовый запрос. В зависимости от того, как это сделать, можно получить что-то интересное либо полную ерунду

Кстати, если ты выполняешь какую-то простую задачу, которую можно целиком заменить на автоматизацию, — то так и будет в будущем. Условно говоря, оператор кол-центра — не очень-то перспективная история. Но во многих профессиях ИИ — очень мощный инструмент, который расширяет возможности человеческого мозга. Надо учиться пользоваться теми возможностями, которые они дают.

— Вы учитесь?

— Я учусь, их пока, на самом деле, не так много.

Недавно, например, появилась такая штука, OpenEye Codec, в которой вводишь инструкции на естественном языке в программы. Написание программ переходит в придумывание инструкций. Пока это довольно игрушечный уровень, но направление верное: если ты правильно инструкцию сформируешь в естественном языке, то можно делегировать работу машине. То есть человек задает инструкцию на естественном языке и может получить какой-то ответ.

Было интервью ИИ в журнале "Экономист". Там ему задают вопрос: "Каковы перспективы развития искусственного интеллекта?", а он генерирует какой-то текст, довольно понятый и разумный.

Некоторые обсуждают: сможет ли модель, в которой триллион параметров, написать рассказ, который получит Нобелевскую премию по литературе. В принципе — может быть. Ну и что? Мы же когда бегом занимаемся, мы не переживаем, что машина быстрее едет

Сейчас в исследованиях мы как раз активно смотрим на работу с языковыми моделями. Они появились в 2018 году, но их довели до приемлемого качества только в начале 2021-го. Выглядят они как что-то принципиально новое. Мы пока учимся работать с такими возможностями, конкретные возможности пока не так понятны.

— Всегда хотелось быть ученым?

— Я особо как-то не думал, на самом-то деле. У меня папа — математик, доктор наук, профессор мехмата МГУ; мама — кандидат наук, работала в ЦЭМИ, ВШЭ. Другого пути особо и не было. Жил, учился, потом пошел на физтех вместо мехмата, что было довольно странным решением, а на самом деле оказалось очень удачным.

Я просто попал в институт вычислительной математики, стал заниматься тем, что мне нравится. Я вообще всю жизнь занимаюсь тем, что мне интересно. Как-то все само получилось в этом смысле.

— А дочка сейчас тоже занимается тем, что ей интересно?

— Дочке 11, она занимается много чем: математикой, плаванием, играет в шахматы, поет в хоре ансамбля им. Локтева, зимой — горные лыжи. Мне кажется, для ребенка важно всестороннее развитие. Ей все нравится, она все делает хорошо. Дальше пусть уже сама выбирает, что хочет... Хотя я-то считаю, что все равно надо идти в естественные науки.

— Почему?

— Перспектив больше. Я пока просто не вижу, чтобы ей была интересна одна область. Она с большим интересом занимается разными вещами. Дальше пусть выбирает. Понятно, что я не думаю, что она прямо сама будет выбирать, но возможности есть разные.

— Не думаешь, что она прямо сама будет выбирать.

— Я и моя жена будем с ней разговаривать. Если там будет совсем какая-то дичь, то, естественно, будем корректировать выбор. Не знаю, у меня ребенок первый, поэтому для нас это новая история… Пока все идет хорошо, а дальше посмотрим.

Я считаю, что если люди очень рано знают, чем они хотят заниматься, — это подозрительно. Сейчас столько возможностей, которые ты пока не попробуешь — ты не поймешь, что они твои

Бывает, студенты приходят и уже знают, что они будут делать через пять лет. Мне кажется, это неправильно. Ты должен посмотреть варианты — за пять лет может все поменяться... Может быть, ты встретишь какую-то возможность в жизни, которая тебе понравится гораздо больше, чем то, что ты сейчас планируешь. Зачем себе сразу жесткое направление ставить?

Понятно, что, если с самого детства хочешь теннисом заниматься и дойти до мирового уровня, — это одна история. Но там доходят 0,0001%. В науке же наибольшего успеха достигают люди, которые получают общее образование, потом смотрят разные варианты, но идут без жесткого "я хочу вот этим вот заниматься". Более стохастический способ поиска жизненного пути.

Если ты хочешь заниматься той же математикой, тебя надо к этому готовить. У меня много студентов, которые в магистратуру приходят: "Дайте мне какую-нибудь задачку, я порешаю", и они часто лучше, чем те, которые говорят: "Я хочу сейчас сделать такую-то работу, потом поехать в аспирантуру на Запад, потом там найти работу". Вторые часто хуже работают, потому что хотят поехать дальше и для них работа сейчас — не основная, а только средство, чтобы перейти на следующую ступень.

В общем, не надо заранее отвергать какие-то варианты, нет смысла.

Про то, как монетка определила поступление в вуз, про консервативность молодежи и собственный консерватизм

— У вас в детстве была такая возможность?

— У меня вся семья (родители, дедушка, брат) закончили мехмат МГУ. Я говорил, что пойду на мехмат, а в итоге пошел на физтех. Мама была в обмороке, папа тоже.

На мехмат МГУ было три поступления: март, май и июль. Я пришел в марте, ситуация стрессовая, не поступил. Ну, бывает. В мае пришел — тоже не поступил. Как-то это не очень-то хорошо. Подал документы на физтех (МФТИ) — туда поступил. И на мехмат поступил. А на физтех как раз можно было подавать документы, не принося оригиналы, то есть аттестат потом можно было. И оригинал аттестата у меня на мехмате лежал.

Помню, мы стоим с другом, оба поступили — что делать? Надо либо забирать документы с мехмата и нести на физтех, либо не забирать. Мы кинули монетку — выпало забирать. Мы пришли такие гордые и забрали. Сейчас друг — профессор в [университете] Карнеги — Меллон по экономике, Леша Кушнир. В принципе, это было суперудачное решение. Для меня точно, потому что я в Москве жил и мне приходилось ездить в Долгопрудный, практически все было сфокусировано на учебе, ни на что другое времени не оставалось.

— А какие-нибудь еще важные решения в жизни монеткой решались?

— Прямо настолько важные — я не помню. Иногда бывает, да. Надо делать случайный выбор — и нормально. Сейчас жизнь у нас веселая, интересная, надо постоянно уметь адаптироваться, в том числе и в науке.

Раньше был размеренный, медленный research, который шел годами, а сейчас все время какие-то новые инициативы, проекты, трудности, успехи... Надо пытаться в условиях ограниченного времени и ресурсов принимать решения, близкие к оптимальным.

Иногда, кстати, даже молодежь говорит: мы знаем эту технологию, мы будем по ней работать, меняться не будем. Здесь мы умеем, хорошо работаем, написали много работ, а там еще ничего не делали... Это на самом деле довольно большая проблема, потому что инерция в науке очень высокая в этом смысле.

— Что делать?

— Ничего.

Или этих отмоем, или новых нарожаем

Но у меня нет предубеждений ни по каким вопросам. Если, условно, у человека другие политические взгляды, отличные от моих представлений, то я могу работать с ним, никаких проблем. Но когда человеку это начинает мешать в работе, то другой разговор уже.

Иногда, кстати, люди начинают давить авторитетом: "Я точно знаю, это ересь!" Это не только в научном мире, в бизнес-среде то же самое. Примеры я не могу рассказывать, но примеры есть, и это очень вредит. От подобного, конечно, надо избавляться. Надо пробовать новое, быть открытым к нему. Я по мере возможности пытаюсь.

Хотя в целом я больше консерватор. Если мне нравится условный смотреть сериал, я буду его смотреть. Если я болею за "Спартак", то я буду всю жизнь болеть за "Спартак", а не за другую команду. Зачем меняться? Но если это какая-то штука, связанная с работой, то надо смотреть — может быть, стоит принципиально поменять подход. Это не всегда просто.

Единого рецепта нет. Я пытаюсь выстраивать работу таким образом, чтобы люди сами приходили по максимуму к решению. А есть научные группы, где строгий авторитарный профессор бегает за всеми и говорит: ты делаешь вот это, через неделю посмотрю, как ты сделал. Но тогда не остается времени ни на какое творчество, ты просто бегаешь и за всеми следишь. Это не очень интересно. Люди должны сами. Да, это приводит иногда к тому, что какие-то вещи не делаются или делаются не очень вовремя. С другой стороны, это может привести к креативности и новым подходам.

Вообще одна из положительных сторон науки — она делает что-то новое, ты первый что-то понял. Любопытство — один из моих мощных стимулов заниматься наукой и исследовать.

— Вам сейчас любопытно?

— Конечно, любопытно. Очень много интересных вещей происходит. Ты пытаешься придумать что-то новое, что-то, что еще никто не сделал. Из этого 95% вариантов не работает, а 5%, может быть, заработает, и получится какой-то интересный результат.

Про важность быть первым и громко заявлять о себе, специфику госпремий и разговор с Путиным

— Что вы хотите оставить после себя?

— Какие-то интересные вещи уже придумались, которые, в принципе, останутся. Но хочется еще.

Работа ученого — простая. Ты решаешь какую-то задачу, получаешь результат, публикуешь статью, люди ссылаются на тебя либо внедряют твои разработки в какие-то продукты. Идея, которая пошла в народ и сама по себе живет, — это самое большое научное достижение. Это результат

— У вас есть такой результат?

— Есть один основной, которому 10 лет уже, есть довольно много интересных результатов после этого. Они с точки зрения какого-то цитирования меньше, хотя по внутреннему самоудовлетворению от качества работы — вполне сопоставимы. Просто очень сложно угадать, что будет широко применяться, а что не широко. Точнее, ты никогда это не угадаешь. Так что просто делаешь то, что интересно тебе.

Иногда обидно, что какие-то вещи проходят мимо научного сообщества, но с этим ничего не сделаешь. Сегодня миллионы исследований, до всех не достучишься. Это тоже элемент состязательности. Искусство и творчество — это хорошо, но если у тебя нет желания громко заявить о себе и быть первым, то твоя эффективность как ученого резко падает. Понятно, что есть исключения — Перельман и так далее, но в целом в современном научном мире без соревновательного духа карьеру построить практически невозможно.

— Как вам с этим?

— Мне это нравится. Я считаю, что если ты что-то сделал, то все должны об этом знать. Что в этом плохого? Сейчас просто довольно сложно выделить какую-то задачу, которая всем нужна, но которую можешь решить только ты один и для этого нужно пять лет. Все эти проблемы тысячелетия и так далее… Ты должен быстро находить тренды, быстро находить свободные ниши, понимать, как вся область перестраивается, и пытаться какие-то результаты получать.

Плюс в науке у тебя может появиться идея, а через несколько дней ты видишь, что кто-то уже написал статью про нее, потому что он до этого уже пару месяцев над ней работал. Это довольно напряжно местами, потому что постоянно нужно генерить какие-то новые штуки. Если ты хочешь оставаться конкурентоспособным, тебе это приходится делать, иначе у тебя не будет ни проектов, ни узнаваемости, ничего. С другой стороны — все равно же интересно сделать первым.

Когда мы тензорами начали заниматься — вышли первые две работы в 2009 году: наши и немецкие. Мы выложили статью, и немцы выложили статью, обе с очень похожими идеями. После этого мы где-то за полгода практически все алгоритмы для работы с многомерными массивами сделали и написали об этом еще шесть статей. Помню, приехал на какую-то конференцию, рассказываю об одном из наших алгоритмов, немец сидит, слушает. А он как раз взял аспирантку, чтобы построить алгоритм аппроксимации массива. После доклада мне говорит: "Да, похоже, уже все сделано". Потом немцы все равно сделали алгоритм, который чуть лучше работает, но ситуация была забавной.

Если человек хочет стать ученым, у него должен быть в том или ином виде соревновательный момент. Это очень сильно стимулирует что-то делать. Если должен быть какой-то человек, который тебя будет пинать: делай, делай, делай, — лучше подумать о том, что наука — это не твое.

— Вам дали премию за создание прорывных вычислительных технологий на основе тензорных разложений в 34 года. Премию дали как молодому ученому. 34 — это молодой разве?

— Да просто эти медали дают до 35 лет, и понятно, что смотрят: этот может получить попозже, а этот уже не сможет... В этом смысле во всех премиях решения принимают люди, и если математику дали в прошлом году, то в этом не дадут. Но все равно было неожиданно и приятно. Естественно, помогло в дальнейшем очень сильно.

— Как?

— Сколтех — университет новый, и классические университеты на него злы. А тут человек из Сколтеха премию получает. Несмотря на то что основная часть работ была сделана еще до того, как я пришел в Сколтех, — для репутации Сколтеха это было довольно полезно.

— А для вас?

— Тоже. Помогло в карьерном развитии. Я обрадовался, когда всякие интервью ходил давал.

Было здорово — отвезли в Кремль, посмотрел на живого Владимира Владимировича, о чем-то там с ним поговорил, фотографии остались.

— О чем говорили?

— Я попросил, чтобы был Год математики, вот в следующем году Россия принимает International Congress of Mathematicians (ICM). Я-то не очень чистый математик, я грязный математик, прикладной, но меня чистые математики попросили, я передал.

Президент говорит на просьбу: "Да, а вы с вычислительной математики?" Я отвечаю: "Да, с вычислительной". — "Это которая ближе к прикладной?" Я говорю: "Да, ближе к прикладной". То есть какой-то осмысленный был разговор.

Про полугодовой отпуск, самодостаточность, спокойствие и размеренность

— Чего не хватает вам?

— Времени.

Я встал в 8:30, отвез ребенка в школу, пришел на работу, провел одну встречу, вторую, созвон, сейчас интервью, потом будет выступление на какой-то онлайн-конференции, потом надо успеть пообедать, потом опять ребенка везти на плавание, во время ее тренировки поработаю...

Если раньше я даже календарь не вел, в голове все держал, то сейчас уже завел календарь и все эти митинги. Встречи так время забивают, а чтобы просто спокойно посидеть — такого крайне мало, не хватает… Забивают время сообщения, обсуждения, чаты...

Я хочу отключиться от всего и поработать, подумать, исписать 125 тетрадок, что-то запланировать... У меня неотгулянного отпуска 150 дней или 180. Я могу, в принципе, на полгода уйти — и все. Но это тоже долго делать нельзя, а то крыша едет.

Мне вот дали отпуск на три недели, мы поехали в Америку, проехали на машине от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса. Отключился целиком, очень хорошо. Какие-то проекты горели, но оказывается, что их могут потушить без тебя. Это тоже хороший опыт — иногда нужно сказать: "До свидания! Разбирайтесь сами, как хотите". Оказывается, что в лаборатории работает суперталантливая команда, которая сама начинает чувствовать свою ответственность и без меня справляться. Это греет.

— Сколько в вас от отца?

— Папа у меня математик, который в математику погружен постоянно. Любовь к математике у меня точно есть, его раздолбайство и рассеянность тоже присутствуют. Есть, надеюсь, какая-то упертость — это, скорее всего, от дедушки.

— Папа гордится вами?

— Думаю, да. Ему 81 год, а маме 77. Они хорошо живут. Не скажу, что мы прямо суперчасто общаемся, если честно. Я все время недоступен из-за графика, и мама сейчас поняла, что если мне постоянно звонить, то я не стану менее недоступным, и она стала реже звонить. Жена теперь мне говорит: "Вот, мама опять тебе звонила" — и пересказывает разговор.

Они все, что нужно, сделали, у меня детство было идеальное. Я дичи 90-х вообще не чувствовал: папа много ездил, работал в западных университетах... Сейчас они просто живут в свое удовольствие. Они привились, я, слава богу, заставил, потому что там была классическая история с "непонятно и не проверено". Оба привились, заболели, но легко — сидели дома с насморком. Потом я с папой говорил, он мне: "Ковид такая тяжелая болезнь, спина болит". Я говорю: "Пап, так у тебя спина болела и до ковида". — "А, да". — "Ну как дела?" — "Нормально, мы там тебя где-то в телевизоре видели". — "Ну, прекрасно", — сейчас такая установилась коммуникация.

Надо, конечно, больше общаться с ними, неправильно, как сейчас все... Я думаю, что, наверное, им нужно, чтобы я больше с ними общался. Я это чувствую. Я просто не особо чувствую необходимость в такого рода вещах... У меня такой склад характера, что нет необходимости поговорить. Наше семейное общение самодостаточно в этом смысле.

— Все спокойно.

— Да, и мне нравится, я консерватор же... С детства болею за "Спартак", сколько себя помню. Начал ходить на стадион несколько лет назад, было очень прикольно. Это оказалась сильная эмоциональная история. А вот ходить в кино не люблю, лучше дома большой проектор на всю стену включу, и мы посмотрим сериал, этого будет достаточно. Еще люблю ходить по ресторанам хорошим. Сходить в хороший ресторан в новом месте — хороший отдых и впечатления.

Но опять же — есть три-четыре ресторана в Москве, которые мне нравятся, и мы с семьей туда ходим по очереди. Мне кажется, что что-то сильно менять надо, когда тебе не нравится что-то. А если тебя устраивает то, что сейчас, — когда хороший дом, хорошая работа, зарплата, семья, хорошее здоровье, замечательный ребенок, то можно, в принципе, продолжать заниматься тем, чем занимался. Зачем искать что-то острое?

— Опять про спокойствие и размеренность.

— Ну, потому что было много неспокойствия и неразмеренности. Сначала нам было негде жить, например. Нам выдали небольшую квартиру от Академии наук на "Академической", в доме молодых ученых, это здорово помогло. Потом была программа жилищных сертификатов, купили свою квартиру. Сейчас вроде бы все наконец-то выстроилось хорошо. И перспективы есть, поэтому все неплохо. Но это нелегко далось.

Это же последовательность больших вещей. Это большая заслуга в первую очередь моей супруги в том, как все выстроилось. Так много чего происходит. Например, у нее зимой сначала дедушка умер, потом бабушка в течение двух недель. С этим как-то надо что-то делать, решать какие-то проблемы. Но я не думаю, что это чем-то отличается от обычной жизни другого человека… Примерно у всех как-то так и происходит. Work-Life Balance у меня, конечно, смещен в сторону Work. Но сейчас я качнулся в сторону Life гораздо больше, чем лет пять назад, это точно. Сейчас хочу только спокойно работать, отдыхать и делать то, за что мне деньги платят.

Про внезапность смерти

— Помните, как дедушка умер?

— 2010-й год, ему был 91 год, был московский смог. Он просто заснул — инсульт, и все. А за год до этого он один жил на даче. Он был очень крепким, и если бы не эта жара, он бы там еще пожил. Но он не обследовался никогда прямо нормально. Но задним умом легко быть умным.

У жены бабушка умерла — и все сразу: "А вы привили ее от ковида?" Нет, мы ее не привили, когда стало возможным. Может быть, если бы привили, жила бы дольше. Но ничего уже не сделаешь. Своих родителей я привил, и это им спасло, думаю, жизнь.

Про дедушку... Это было очень печально. У меня было ощущение, что он будет жить долго. Он всегда был в состоянии абсолютно такого… Ну, ходит и ходит с палочкой, примерно одинаковый. В мае приезжает на дачу, живет там один, осенью возвращается. Мы же никогда не думаем о смерти родственников, считаем, что они будут всегда. А тут дедушка как-то раз — и умер. Ни фига себе. Я думал, что еще лет пять-шесть проживет...

— Если подумать про ваших родителей: есть ли ощущение, что они тоже будут всегда?

— Все мы не вечны. Все вопросы медицинские, которые можно сделать, — сделаны. Папе здоровья выданы природой совершенно конские запасы. То, что он дожил до этого возраста, несмотря на то, как он к своему здоровью относился… Я к этому отношусь… Да никак я к этому не отношусь. Живые — прекрасно. Ходят к врачу — молодцы. Занимаются тем, что им интересно. Статьи пишут, ездят отдыхать — замечательно.

Если говорить оптимистично, то после 75 вероятность смерти — уже константа. Человек может умереть в любой момент. До 81 ты дожил или до 85 — у тебя шансы умереть примерно одинаковые

Это жизнь, как к этому относиться? Мы с вами когда-нибудь тоже умрем. В вечную жизнь я никогда не верил, поэтому, как в анекдоте: я планирую жить вечно, и пока все идет хорошо.

Человек базово никогда не рассматривает вариант, что кто-то из его родных или он сам умрет. Хотя с учетом стоимости земли на кладбищах в городе Москве это могло бы быть разумным… У жены отец пару лет назад купил участок на кладбище в районе Химок на четыре места. Я говорю: "Зачем ты такое купил?" Он говорит: "Это инвестиция, плюс место хорошее, прилетел в аэропорт — и заезжаешь по дороге в Москву проведать..."

Ты всегда веришь, что все пойдет хорошо, что родители никогда не умрут... Это человеческая натура. Ты все-таки стараешься верить в лучшее. К смерти невозможно подготовиться никак. И это все, к сожалению, как-то кто-то так создал: Бог, Большой взрыв…

— Вы верите в Бога?

— Я верю. Может быть, не в конкретной какой-то религии, но в наличие какого-то замысла я вполне охотно верю. Это ничему особо не противоречит.

Куда-то там обращаться в тяжелые моменты, получать какой-то фидбэк — кажется, что это работает. В моей жизни было много разных ситуаций, которые могли повернуться в разные стороны, но они у меня всегда поворачивались в хорошую сторону. Значит, кто-то там что-то, условно, делает.

Про раздражение, которое вызывал Оселедец, уныние и трудотерапию

— Каких ситуаций?

— Много бывало всяких разных историй, не могу про все рассказывать.

Когда защищал докторскую, мне было 29 лет. На меня накинулась толпа народа, писали письма, что защищать нельзя, что все очень плохо, что я все списал... Пришлось защищать второй раз в другом совете, это было довольно неприятно. В итоге в другом совете послушали мою работу и сказали, что это отличная работа. Но неприятно — ты ничего плохого не сделал, а тебя обливают грязью.

"Куда ты лезешь в таком раннем возрасте!" Ничего, что у меня до фига статей и цитирования? "Все списал у немцев". У нас письмо от немцев, там все написано по-другому. Я тогда вежливым был, сейчас бы я, наверное, уже сказал все, что думаю.

Хотя это тоже неправильно: люди не любят, когда им говорят, что белое — белое, черное — черное. Очень они расстраиваются от этого. Нужно как-то сказать завуалированно. Если человеку сказать: вы идиот и вы делаете полную фигню, — это его расстраивает

— Вы их раздражали.

— Я вызывал серьезное раздражение, корни которого сложно мне оценить. Это фактически был последний способ помешать — не дать защитить докторскую. Я же доктор, а вот это кто? А вот если я доктор и ты доктор, то это уже непонятно. В итоге оказалась удачная история. Но весело было. Я тогда поехал в Германию, мы какие-то крутые штуки придумали, статью написали... Когда ты на чем-то постоянно зацикливаешься, то ничего хорошего не получается. Надо переключаться.

— Вы можете позвать на ужин любых людей, живых или мертвых. С кем бы вы поужинали?

— Семья считается? Точно будут жена, родители, научный руководитель (академик Евгений Евгеньевич Тыртышников) и дедушка Иван Осипович Бежаев. Это почти полностью покрывает основной спектр людей, которые сформировали меня как личность и как человека.

— Как бы вы хотели умереть?

— Я же планирую жить вечно.

Как умереть... Без мучений. Когда люди мучаются — это выглядит очень плохо. Идеально — заснул и не проснулся. Но пока умирать точно не хочется. Хочется продолжать делать то, что делаю, много вещей еще впереди.

Я смотрю на пожилых людей — они ставят себе цель дожить до... Ставят какие-то условности себе. Мама моя говорит, что ее мама, моя бабушка, умерла в 76, а она уже дожила до 77.

Дед на даче заключил пари со всеми соседями, кто раньше копыта отбросит. Все соседи, между прочим, генералы КГБ. Дед говорит: "Так, этот все, этот тоже все, вот этот еще остался, но он уже совсем плох, я его точно обойду. Всё, все умерли, я выиграл приз!"

Он вообще на позитиве был до самого последнего момента. У дедушки всегда было какое-то дело: он еле ходит, но шел делать зарядку, потом поливать грядки... Не было никакого уныния.

Уныние, кстати, в молодом возрасте встречается довольно часто. Надо с ним бороться.

— Как?

— Трудотерапия.

Можно еще смотреть веселые ролики — тоже переключение мозга через поступление дофамина, но это не так полезно, как работа. Хотя, опять же, есть разные точки зрения. Отключаться все равно нужно, потому что всегда работать невозможно. У деда тоже было расписание: "Сейчас я смотрю "Кармелиту", работаю на участке, делаю гимнастику, слушаю радио, ложусь спать..."

Главное — что-то делать.

Источник