А Земля-то круглая!

А Земля-то круглая!

После возвращения Алексея Леонова на Землю у его коллег появился новый термин – «леонить», что означает «плавать в открытом космосе»

2005 год стал юбилейным для отечественной космонавтики: 18 марта 1965-го, 40 лет назад, был совершен первый в мире выход человека в открытый космос, а летом 1975-го, 30 лет назад, - осуществлена первая в истории стыковка двух кораблей разных стран – «Союза» и «Аполлона». Прямым участником этих важнейших в освоении космоса событий стал летчик-космонавт, дважды Герой Советского Союза Алексей Леонов.

- Алексей Архипович, с вашего первого полета в космос минуло 40 лет. Вы хорошо его помните?

- До сих пор часто снится, как я «болтаюсь» над Землей. Ведь о возможности выхода человека в открытый космос рассуждал еще К.Э. Циолковский. В книге «Цели звездоплаванья» он пишет о том, как «страшно в этой бездне, ничем не ограниченной, где нет под ногами земли и нет земного неба». В других работах он подробно описал, каким должен быть скафандр для выхода в открытый космос, какая конструкция - у шлюзовой камеры.

А в своем романе «Вне земли» он очень точно описывает психологическое состояние космонавта, оказавшегося за пределами корабля или станции: «Я шагнул за порог - и обмер. Ничего меня не сдерживало: звезды были внизу, вверху, и только одна цепочка удерживала меня рядом с кораблем, а то бы я мог уйти дальше». Тогда еще не было понятия фала, и слово «цепочка» - единственное несоответствие в этом описании. В остальном это - точная иллюстрация того, что я делал и чувствовал.

- А как вышло, что именно вы первым вышли в открытый космос?

- В 1962 году главный конструктор С.П. Королев пригласил весь первый отряд космонавтов на головное ракетно-космическое предприятие НПО «Энергия». Там я впервые увидел корабль новой конструкции «Восход-2». Сергей Павлович тогда сказал нам: «Как моряк, находящийся на борту лайнера, должен уметь плавать в океане, так и космонавт на борту корабля или станции должен уметь «плавать» в открытом космосе». Через какое-то время Королев поглядел на меня и сказал: «А ты, орёлик (этим словом он нас всех называл), пожалуйста, надень скафандр и произведи имитацию работы, которую надо будет сделать в космосе».

Через два часа на заседании техруководства я должен был сделать доклад о том, как прошло первое испытание скафандра, оценить работу шлюза. В этот момент я понял, что выбор пал на меня. Долгое время я думал, что это случайность. И только недавно мне в руки попал документ за подписью С.П. Королева: «Я бы отметил основные черты Леонова. Первое - это его сообразительность, живость, смекалка. Второе – хорошее усвоение технических знаний. Третье – прекрасный характер. Он художник, прекрасно рисует. Он – добрый, располагающий к себе человек. Мне кажется, он заслуживает самого большого доверия». Так что, наверное, выбор был не случаен.

С Юрой Гагариным произошло так же. Сергей Павлович сразу выделил Юру. Видимо, он сразил главного конструктора своей чудесной, открытой улыбкой на голубоглазом лице. Королев «влюбился» в Юру.

- А не было обидно, что парень ничем не лучше вас стал первым?

- Мне – нет. Юру я очень любил и никогда ему не завидовал. Он был искренним, светлым, отзывчивым человеком, без подлости и гнусности. Хотя, конечно, не все так к нему относились. Не секрет, что Герман Титов, например, называл 12 апреля черным днем своей жизни. Такую обиду он прилюдно высказал с трибуны Колонного зала Дома союзов на собрании, посвященном 30-летию полета в космос Юрия Гагарина. Ну, да Бог с ним…

- Подготовка к полету заняла несколько лет…

- Мы с Пашей Беляевым почти каждый день бывали на предприятии и смотрели, как корабль постепенно обрастает деталями. Мы знали его до винтика: могли рассказать, где что находится, с закрытыми глазами. В один экипаж нас с Пашей свели в 62-м году, а за два года до этого я был его инструктором по прыжкам с парашютом.

Однажды мы попали в очень сложную ситуацию. На высоте 800 метров, когда раскрылись парашюты, вдруг налетел кинжальный ветер. Я «ходил» вокруг Паши и кричал: «Ноги вперед, ноги вперед!» И вот - земля. Несусь со скоростью 80 километров в час. Страшный удар. Меня волокло еще несколько метров. Даже перчатки были содраны до кожи.

Смотрю: мой подопечный лежит весь в крови, одна нога короче другой сантиметров на 30! И не шевелится. Зрелище жуткое. Потом выяснилось, что у него винтовой перелом ноги, ступня болталась, как подвешенная. Будь человек послабее духом, бросил бы это дело. Но через год мы вновь отправились на прыжки.

С нами поехал Юра Гагарин. Погоду выждали тихую, безветренную. На этот раз в паре с Беляевым вызвался прыгать Юра. И что вы думаете? На высоте 800 метров - шквальный ветер, Юра с бешеной скоростью несется прямо на крышу склада с лесозаготовками, а следом, прямо во двор, на разбросанные как попало бревна, рушится Паша…

Сняли Юру с крыши и бросились искать друга. Видим свалку бревен, а Паши нет. Ну все, думаю, убился. Стали его звать. И вдруг слышим радостное: «Я здесь! Здесь!» Оказывается, он умудрился приземлиться между бревнами на глубину трех-четырех метров. В таком «колодце» стоял, целый и невредимый. Я тогда подумал: все-таки, есть Бог!

Наконец, получаем заключение: экипаж к полету готов. Вылетам на космодром. Начало марта 1965-го. Уже тепло, пахнет весной. В один из вечеров в домик, где мы жили, приходит Королев вместе с академиком Келдышем, президентом Академии наук. Говорит: мол, у нас к вам, орёлики, серьезный разговор. «Вы знаете, что мы запускали корабль-разведчик, ваш аналог, и он погиб, - говорит Сергей Павлович. – Выходит, на сегодняшний день у нас нет никаких данных о том, с чем вы можете столкнуться в полете. Есть два пути. Первый: мы переделываем ваш корабль в беспилотный и отправляем в космос, а в это время готовим для вас новый корабль. На это уйдет не менее девяти месяцев. Второй: идти на риск и лететь. Решение за вами».

Мы принялись доказывать, что прекрасно знаем корабль, готовы к аварийным ситуациям, словом, надо лететь. О том, что американцы собираются запустить корабль по аналогичной программе уже через два месяца, говорить даже не стали. Академики знали это не хуже нас. Словом, решились. 18 марта встаем рано утром, выходим на крыльцо. Вся степь белая: ночью выпал снежок. Это зрелище защемило душу… Как вдруг видим: навстречу идет женщина!

- А это к несчастью?

- Не то слово! Есть у нас такое поверье. Сергей Павлович вообще не пускал женщин на космодром. Потом выяснилось, что это была директор Моснаучфильма: снимала фильм о нашем полете. Я сказал Паше: «Не знаю, что нас ждет, но нахлебаемся мы с тобой по полной программе».

Наконец, старт. Ощущение, как в мягком поезде: покачивает, слегка давит, но приятно. Сразу после выведения корабля на орбиту начали готовиться к выходу. Мы были над Камчаткой, когда я перешел из корабля в шлюз. Прошли Сахалин, и где-то над Филиппинами начал открываться люк. Я увидел Австралию: желтая поверхность с маленькими островками зелени. Над Антарктидой люк открылся полностью. Потом я увидел Африку и бесконечную саванну. Прошли Средиземное море, проскочила Турция. Поразило, что, подняв голову, я увидел Балтийское море. Родная планета разворачивалась подо мной, как огромный глобус. «А Земля-то ведь круглая!» - даже не помню, как сказал эти слова. Но они уже улетели в эфир.

- Страшно было?

- Пугаться было некогда. Важно было выполнить намеченную программу, не нарушив последовательности действий. А еще поразила необыкновенная тишина: слышишь собственное дыхание, биение сердца. И вдруг – знакомый голос: «Внимание! Впервые в мире человек вышел в открытый космос и находится в свободном плавании!» Это был знаменитый Левитан... Потом слышу другой голос: «Алексей, мы тут собрались и смотрим, как ты там кувыркаешься. Давай, возвращайся на Землю. Мы тебя ждем». Это был Брежнев… Кстати, потом у космонавтов появилось новое слово – «леонить», что означает «плавать в открытом космосе».

- Но до возвращения на Землю вас еще ждало много сюрпризов…

- Да, когда я начал возвращаться к шлюзу, вдруг почувствовал, что не могу захватить фал: пальцы выскользнули из перчаток, а ступни – из сапог. Скафандр из-за перепадов давления деформировался. На Земле это предусмотреть было невозможно: не было и нет таких барокамер, где можно проверить скафандр на такие перепады давления… Кое-как я начал сматывать фал. Но он не слушался. Я понял, что вернуться не смогу. И, не докладывая на Землю, я сбросил давление внутри скафандра в два раза. Это могло вызвать закипание азота в крови, но другого выхода не было... Все тут же встало на свои места. Я пролез в люк головой вперед, отдышался.

Дальше мне надо было развернуться головой в другую сторону, чтобы проконтролировать закрытие люка. Это было невероятно трудно. Сердце словно выпрыгивало из груди. Потом выяснилось, что температура у меня подскочила почти на два градуса, а пульс был около 190 ударов в минуту, в то время как мой обычный – не более сорока. Когда я закрыл за собой люк и влез в корабль, пот залил глаза так, что я ничего не видел. Только почувствовал, как Паша хлопает меня по плечу, и услышал его голос: «Ну, Леха, ты даешь»…

- Но ведь это была не единственная нештатная ситуация…

- После отстрела шлюзовой камеры корабль вдруг закрутило в 17 раз быстрее расчетной скорости, внутри создался опто-кинетический раздражитель – так называемое «мелькание зайчиков». Когда вошли в тень Земли, стало тихо. Но тут в корабле начал зашкаливать уровень кислорода – его содержание перешло границу гремучего газа. Маленькая искра – и корабль бы разлетелся на куски. Из-за огромных перепадов температур (на «солнечной» стороне – плюс 150, на обратной – минус 140) корпус корабля деформировался, и люк был закрыт не полностью. Через микронную щель начал вытравливаться воздух, в то время как система жизнеобеспечения исправно подавала нам кислород…Мы долго с этим боролись, но, в конце концов, уснули. Во сне я случайно включил вентиляционным шлангом тумблер, ответственный за повышение давления в корабле. Оно подскочило до 900 миллиметров ртутного столба, что само по себе тоже плохо, но под воздействием громадного давления люк закрылся, и это нас спасло.

- А что случилось при посадке?

- После того, как была включена программа спуска, нас насторожила странная динамика корабля. Оставалось всего пять минут до включения двигателя, а он вращался. Мы были над Антарктидой. Советоваться с Землей не было возможности, и мы приняли решение об отбое программы спуска. Ушли на следующий виток. Оставался единственный шанс возвращения домой - с помощью ручного управления. Паша взял эту операцию на себя и выполнил ее блестяще. Тут надо вспомнить, как в 1945-м над Японским морем за 500 километров от берега на его истребителе «встал» двигатель – отказал бензонасос. Паша качал бензин ручным насосом до самой земли целый час. Друзья считали его уже погибшим, когда он бесшумно свалился с неба…

А наши проблемы продолжались. По программе после выключения тормозного двигателя через десять секунд должен отделиться приборно-агрегатный отсек – этого не произошло. Мы засомневались в правильности наших действий. Столько на нас свалилось за один полет. Взгрустнулось: вспомнил свою четырехлетнюю дочку. Представил, как она сейчас где-то бегает. Увижу ли ее? Паша тоже сидел грустный.

В конце концов, приземлились в глухой северо-уральской тайге, за две с половиной тысячи километров от штатного места посадки в Казахстане, где сосредоточены службы поиска и спасения. Корабль имел два люка: один из них оказался полностью заклинен вековой березой, другой - частично. Мы раскачали и сбросили люк. В кабину ворвался морозный воздух. Паша покинул корабль первым – и исчез. Смотрю – а у него одна голова торчит из снега, как у Саида в «Белом солнце пустыни» - из песка. Развернули антенну, и я телеграфным ключом начал передавать в эфир, что все у нас нормально. Казалось, никто нас не слышит. Но сигналы были приняты в Алма-Ате, Петропавловске-Камчатском и обсерватории в Бонне. Уже в сумерках мы увидели над головой вертолеты и самолеты.

На вторые сутки к нам высадил десант: выпрыгнув из вертолета, они сделали площадку для посадки, а потом добирались до нас на лыжах девять километров. Нам соорудили домик, сбросили котел, где растопили снег, и мы помылись. Только на третьи сутки мы отправились на лыжах к вертолету, который переправил нас в Пермь, а потом - на космодром в Байконур.

Доклад Госкомиссии был очень коротким: человек в специальной одежде типа скафандр может жить и работать в открытом космосе. Однако в таком скафандре, как был у меня, долго работать нельзя. Началась разработка нового типа скафандров с жесткой кирасой, который используется до сих пор. В них можно находиться в открытом космосе по девять-десять часов.

- Алексей Архипович, ведь вы должны были стать еще и первым человеком, высадившимся на Луну…

- Да, я был назначен руководителем этой программы и командиром первого лунного экипажа. Мы проводили на космодроме испытания «лунного» корабля, но, к сожалению, несколько зондов подряд были пущены без нас. Я уверен: если бы Сергей Павлович тогда был жив, мы бы облетели Луну раньше американцев. Хотя сесть на ее поверхность первыми не смогли бы. Новое руководство сначала перестраховывалось, а после высадки американцев на Луну вообще к этой программе остыло. Мне до сих пор жаль, что такую возможность мы упустили…

- Верите ли вы в будущее российской космонавтики?

- Верю. Я счастлив, что дожил до времени, когда космические исследования стали интернациональными, и в проекте Международной космической станции принимают участие практически все развитые страны мира. Вряд ли участники такого проекта захотят друг с другом воевать. А ведь начиналось все 30 лет назад с программы «Союз—Аполлон». Россия имеет большое космическое будущее: она выполняет всю «черную» работу и при этом не несет таких затрат, как, например, Америка. Это говорит о том, что все у нас в порядке.

Беседу вела Наталия Лескова

На грани невозможного 7(364),2005