|
В США умер писатель Рэй Брэдбери, ему было 92 года
|
|
06 июня 2012 года, 21:38 | Текст: Дмитрий Целиков
|
|
|
|
В США умер писатель Рэй Брэдбери. Ему было 92 года. Он любил мороженое и старался писать по главе или рассказу в день. Его считали автором научной фантастики и причудливых сказок, навеянных душистым летом американской глубинки. На самом деле в этих фантазиях не больше вымысла, чем у Сэлинджера.
|
|
|
|
Его не ставят рядом с Прустом, Кафкой или Камю. Его сюжеты проще и классичнее, художественный мир легче и схематичнее, но в желаниях и поступках героев столько же, ровно столько же жизни и сизифова труда.
|
|
|
|
Он родился и достиг зрелости в те годы, когда литература нервно сбросила с себя бремя описательного жизнеподобия. Но лазейка для таких, как Брэдбери, оставалась. Эта маленькая, давно обжитая норка звалась притчей. Иногда — сказкой. Всего несколько строк, и кажется, что тысячи томов, терминов, нюансов, нажитых человеческой тоской за тысячи лет, не такое уж важное приобретение. Три–четыре фразы, и вспыхивает из досократиков: «Так и будет лететь, с планеты на планету, неустанно ища, и вечно, вечно будет он опаздывать — на час, на полчаса, на десять минут, на минуту. Наконец, он опоздает всего на несколько секунд. А когда он облетит три сотни миров и ему будет семьдесят или восемьдесят лет, он упустит его на долю секунды, а потом ещё на долю секунды. И так и будет лететь, думая, что вот-вот поймает то, что он оставил здесь, на нашей планете, в нашем городе, сейчас...» («Человек».)
|
|
|
|
В каком таком крошечном зазоре реальности умещается человеческое существо, живущее и успевающее смехотворно мало? Может, прищуриться, как Том и Дуглас? «Тогда тени бывают самые разные, кривые и косые, светлые и тёмные, и видно, как нитки разбегаются во все стороны: пощупаешь ворс, погладишь, а он как шкура какого-нибудь зверя. И пахнет как пустыня, правда-правда. Жарой пахнет и песком — наверно, так пахнет каменный гроб, где лежит мумия. Смотри, видишь красное пятно? Это горит Машина счастья!» («Вино из одуванчиков».)
|
|
|
Родители дают тебе яд, и ты просовываешь черенок ложки всё дальше в горло, но однажды ты показываешь Клариссе Меллин, на каком дереве был твой шалаш, и наступает вечная весна. Вот она, неуловимая замочная скважина, в которую виден весь мир. Вот он, костюм цвета сливочного мороженого, который видят даже (или только?) прекрасные слепые девушки. «Ему уже не надо было махать ей рукой. Наконец-то и она улыбнулась в ответ. И ей тоже не надо было махать ему рукой». («Чудесный костюм цвета сливочного мороженого».)
|
|
|
|
Быть может, Лавиния в «Вине из одуванчиков», Уильям и Джим из романа «Надвигается беда» и всем известный Гай Монтэг не ровня Цинциннату Ц. или Моосбругеру. Но перед каждым стоит своё тёмное и бесформенное. Справляйся как знаешь! И они справляются. «Не литература, нет, моя голова не для пьес и стихов, они стираются, они умирают. Что до меня, так я просто вместилище для хлама, так, посредственность, третьесортный хранитель никчёмных вещей, хромированных отбросов и утиля, оставшихся от увлекшейся скачками цивилизации, которая не смогла остановиться перед пропастью. Так что всё, что я предлагаю, на самом деле сверкающий мусор, хронометры, по которым все помирали, нелепые механизмы из нескончаемого потока роботов и одержимых роботами хозяев. И всё равно так или иначе, но цивилизация должна вернуться на свою стезю. Те, кто могут предложить изысканную салонную поэзию, пусть вспоминают, пусть предлагают. Те, кто могут ткать и мастерить сачки для бабочек, пусть ткут, пусть мастерят. Мой дар куда скромнее и того, и другого и вообще, наверное, ничтожен с точки зрения длинного подъема, восхождения, скачка к нашей старой, милой и глупой вершине. Но я-то должен видеть себя нужным. Потому что вещи, глупые или нет, если о них помнят, — это вещи, которые будут снова искать. Что же, я буду бередить их еле дышащие желания растравляющими укусами памяти. И, может статься, они снова соберут по винтику те Великие часы, что и есть и город, и государство, а там и весь мир». («Чикагская бездна».)
|
|
|
|
В его книгах каждый тихонько делает своё дело. Каждый остаётся человеком на том едва различимом участке мироздания, в который ему довелось выпасть. Или превращается в ничто. «Никогда не позволяй никому крыть крышу, если это не доставляет ему удовольствия», — говорит бабушка, уходящая в тот сон, что предшествовал её рождению. Она сделала мир, мир стоит, и пусть приходит Шива, с которого начинается «Вино из одуванчиков», дхаммапада и соломонова премудрость нашего века. Пусть приходит. Всё уже сделано. У машины счастья нет дна. Марго заперта в чулане, но она уже и так всё видела. Пора прощаться с летом.
|
|
|
|
http://culture.compulenta.ru/685027/
|
